классификацияДля систематизации воспоминаний и рассуждений я ввожу маленькую классификацию:

По сферам жизни:
• Деревенское
• Школьное
• Университетское
• Рабочее
• Личное

По характеру информации:
• Пункт назначения – описание некоего места, населенного пункта, отдельных домов и всяких особенных географических объектов
• Имя собственное – описание отдельных людей
• Элементарное – некий важный элемент жизни, различные не/материальные вещи
• Категориальное – мои личные ментальные конструкции
• Событийное – описание отдельных событий


Вовочка (имя собств., деревен.) – один товарищ из моего детства, история которого требует эпиграфа, даже двух, и не любых, а именно этих:




Удовлетворив требование истории, приступим непосредственно к ее пересказу. Предупреждаю заранее, сказка эта имеет очень плохой конец.

Однажды по деревне прошел слух, что Вовочке ампутировали ногу. На тот момент сложно было определить степень истинности сей информации, но в контексте всей Вовочкиной жизни подобная развязка казалась вполне закономерной.
Вовочка всегда был несчастным человеком. Его главная беда заключалась в чувстве, что он нелюбим никем – ни родственниками, ни друзьями, ни даже животными. В конце концов это чувство превратилось в его личного морока, и под его влиянием Вовочка стал таким, каким стал: безынициативным, глупым, жалким, занудливым и постоянно жалеющим себя алкоголиком.
Сначала он догадывался, что его не любят, потом он поверил, что его не любят, а потом он стал таким, что в нем уже нечего было любить.
(+ + +)Вовочка не оправдывал ожиданий с самого своего рождения, потому что вместо него мама ждала девочку, а папаше было все равно. Вовочку не ждали.
Ленточка была розовенькая, пеленочки были в цветочек, куклы, заколочки и прочая девичья шелуха уже складывалась в мамашкиной голове стройным пасьянсом, и тут случилась незадача в виде рождения ребенка не того пола. Исправить ситуацию новорожденный мог лишь став либо великим музыкантом, либо великим военным.
И здесь самое время обратить взгляды на родителей нашего дорогого друга. Мама у Вовы – женщина некрасивая, тщеславная и кухаристая, что в данном случае отражает и уровень интеллекта. Она любит пушистые резинки для волос, крупную дешевую бижутерию и оборки разной степени безвкусности и на каждом углу кичится своим городским происхождением и хорошим вкусом. «Мы любим хорошо одеться и вкусно поесть», - бросила она как-то моей маме, обгоняя ее по пути к сельскому магазину и шлепая калошами по придорожной пыли.
Папа у Вовочки играет на гармошке вульгарные песенки, разговаривает на мате обыкновенном и заметно попивает. В молодости мама променяла на него интеллигентного мальчика, будущего Шурикиного отца, проигрывавшего тезке-алкоголику разве что в паспортной графе «место рождения». Однако этот факт был в глазах мамаши решающим, и она с легкостью отказалась от лучшего в пользу нетрезвого. Так будущая мама Вовочки, а пока еще просто Наташа, разжилась фамилией Городишенина и так и не родила ни одной дочки.
За последнее Вова расплатился по полной. Я не знаю, потому как глазами своими не видела, но могу предположить, что маленький Вова изо всех сил старался вести себя так, чтобы родители им гордились, но у него ничего не получалось. Он недостаточно быстро читал, недостаточно точно считал, он пока еще представлял собой неполноценную девочку, девочку, которой вместо косичек надо было делать стрижку, а вместо чудных платьиц надевать линялые штаны. Старшие ребята, ставшие уже солидными дяденьками и тетеньками иногда вспоминают, как маленький Вовочка идет по деревне с бидончиком молока и вслух решает элементарные примеры на сложение, привлекая на помощь пальцы. В этом весь Вова: он все решает и решает, сколько будет восемнадцать плюс пять, а никого эти расчеты не интересуют. Вот только в бидоне уже не молоко.
А когда Вовочка пошел в школу, в семье родился второй ребенок, и снова мальчик. На этот раз мамаша решила, что смириться с двойным ударом она не сможет, поэтому младшего в течение нескольких лет упорно маскировали под девочку, но это уже для рассказа несущественно.
А что существенно? Существенно то, что на Вову, говоря языком подворотен, «забили», и уже никого не интересовала его учеба в музыкальной школе, в военном училище и прочие попытки заслужить родительскую любовь, папа и мама основательно и безоглядно сосредоточили все свои надежды на Юре. Старший только путался под ногами, и его без лишних раздумий сослали в хрущевку больной бабушки. Уже потом, когда Вовочка приглашал меня в гости и записывал на бумажке координаты, он накорякал оба адреса, так, видимо, и не поняв, где же он на самом деле живет.
Вот таким мы его и застали. Он уже пил и не верил в себя. И, по законам жанра, вошел в нашу компанию на вакантную роль главного юродивого. Вова ныл, Вова подолгу собирался и пересобирался (а Антон пытался дать ему кличку Медленный, но как-то она не прижилась), Вова часами нудил и ковырял подростковые проблемы, Вова очень смешно обижался и мы этим пользовались, Вова демонстрировал свои специальным образом отращенные для игры на гитаре ногти (которые Рота в порыве эстетического гнева ему спящему остригла), Вова исполнял на бис старые песни Тани Булановой, а девчонки ему подвывали… А потом Вова засыпал у потухающего костра по методике «ногами в пепелище» и утром просыпался в оплавленных сапогах.
Лично меня с Вовочкой связывали странные и невзаимные отношения, суть которых яснее ясного выразила однажды моя мама: «Мне кажется, Вова меня боится, - сказала она, - похоже, он воспринимает меня как будущую тещу». И в самом деле: Вовочку на мне переклинило, и переклинило основательно. Если бы время было резиновым, то он бесконечно пичкал бы меня историями о том, как лучший друг Бадай обчистил его квартиру и унес даже гитару, о том, как с ним советовались относительно своих жизненных трудностей все сокурсники в военном училище, о том, как ему в уличных драках трижды ломали нос – и так до невозможного. Но время резиновым не было, а значит, слушать это мне приходилось всего-то по нескольку часов. Рассказы свои Вова разбавлял пространными рассуждениями о том, как неправильно я живу и как я могла бы заметно улучшить положение, выйдя за него замуж. А в свободное от пиздабольства время занимался тем, что старался сделать то самое мое положение как можно более неприятным, видимо, чтобы было что улучшать, и делал он это едино доступным ему методом, а именно – сочиняя и рассказывая в мое отсутствие различной степени правдоподобности факты и истории. Начиная с известной байки про годовалую меня в фиолетовом комбинезоне (которого у меня никогда не было), вышагивающую по деревне по направлению к какому-то коту, и заканчивая историями о нашей воображаемой любви.
На самом деле он поставил не на ту девочку. Помнится, Оля где-то в пятнадцатилетнем возрасте дышала к Вовочке неровно, и у нас с ней даже состоялся разговор на предмет не-могла-бы-я-поменьше-с-ним-общаться-ну-я-понимаю-почему. Я сказала тогда свое великодушное: «Да легко», а Олька засмущалась, осознав вдруг откровенность такого рода просьбы. И она пошла в атаку: она хихикала, она кокетничала, она прижималась и использовала прочие девические приемы классического обольщения. И у нее уже было, за что ухватиться, и Вовочка хватался. А потом при любом удобном случае опять начинал, как это тогда у нас называлось, «грузить» меня своими жизненными проблемами. Оля негодовала и сверлила меня взглядом. Впрочем, потом она переключила свое внимание на кого-то другого мальчика, а от интереса к Вовочке стала упорно открещиваться и приписывать его мне – вроде как, мне достался переходящий приз. И даже без боя.
А на самом деле всей-то заслуги во мне было – одно только имя. Просто у некоторых людей личными фетишами становятся предметы одежды, у других – какие-то части тела, а у Вовочки это было – имя Ирина. Всех практически Вовочкиных девочек и тетенек звали именно так, и только последняя носит благородное имя Галина, больше благородства в ней ни на грамм, зато ни на один литр кое-чего другого, но о ней чуть ниже.
А пока о главном: Вовочка, как вы уже поняли, пил. И пил он много. Однажды я решила его спросить, а зачем он, собственно, это делает. Это сейчас я девочка образованная и знаю несколько слов про *** симптоматику (не будем говорить это слово, потому как незнакомому с психоанализом человеку оно покажется разве что неприличным и ясности не то что не добавит, а скорее убавит), а тогда понять, чего ради пить эту гадость в таких количествах, было мне непросто. На мой вопрос Вовочка выпрямился, посмотрел куда-то в пространство и изрек: «Чтобы заглушить душевную боль…», и это были одни из самых страшных слов, слышанных мною в жизни, потому что даже тогда я знала, что подобный способ заглушения боли – тупиковый.
А тем временем у Вовочки начался золотой век алкоголизма: наши приятели поручили ему торговать спиртом, что для нашего героя было счастьем и раем наяву, а для упомянутых приятелей самым глупым бизнес-провалом. Потому как в сухом остатке мы имели непросыхающего Вову и минусовую кассу. По совместительству Вовочка также принимал грибы лисички (см. Лисички), и все это выглядело так: он шел в лес, собирал грибы, потом сдавал их сам себе и на вырученные деньги сам у себя покупал огненную воду. Иногда процедура упрощалась: он не шел в лес, и живительную влагу брал взаймы. Долг выплачивать всегда неприятно, а отдавать его самому себе к тому же глупо, поэтому итог и был вышеописанным.
Потом у него, кажется, был период просветления, Вова устроился работать на стройку, сдал комнату в своей хрущевке коллеге Рашиду и стал пить значительно меньше. Как-то мы говорили по телефону, и он сказал, что раз я так жалуюсь на общежитские условия, то вполне могу пожить и у него, и даже выбрать любую комнату. Я тогда поняла его слова слишком буквально, а значит, распространила их на разного рода близких людей, и когда моим бывшим одноклассникам Андрею и Ромке понадобилось жилье, я позвонила Вовочке с того самого телефона-автомата на Балтийском вокзале, что в начале века висел рядом с залами ожидания и был известен тем, что с абонентом он соединял, а монетками давился, но не заглатывал. Вовочка лепетал мне какие-то несуразные оправдания, я стояла на ветру и мерзла, а потом бросила трубку и злая пошла на электричку. Именно в тот момент я почувствовала себя мелочно преданной.
А потом, уже почти летом, мы сидели в общаге и думали, чем бы себя занять. И тогда я сказала: «А поехали к Волдырю». Анька сказала, мол, а поехали. Настя, девочка из соседней комнаты, очень мягкая и нерешительная, спросила, кто такой Волдырь. Я показала ей фотки, и она сказала: «Ни за что». Тогда мы постарались убедить ее, что Вовочка на самом деле очень смешной и зрелище собой представляет редкое и завораживающее, и в составе трех человек отбыли в сторону Краснопутиловской улицы.
В тот день Вова чуть было не обрел родную душу, потому что Настины проблемы как раз тянули на тринадцатилетние и формулировались примерно так: «Стоит ли целоваться с мальчиком, если мы встречаемся уже две недели?». Тогда они пробеседовали с Вовой на кухне весь вечер, а кроме этого мы ели пельмени (я: «У меня лавровый лист, это к письму», Анька: «И у меня письмо», Настя, пересыпая ложкой горошины перца: «А у меня одни телеграммы…»), смеялись над простодушным Рашидом и узнали, что у Вовы наклевывается роман с некой женщиной, которая хоть и старше его, зато во всем его понимает. Как это связано, я не поняла, зато парой месяцев спустя поняла другое. Я поняла про Вову: «Пиздец!». Потому что я увидела Галину.
Летом мы сидели в домике у Любы и ждали, когда их многочисленное семейство поужинает, чтобы продолжить застолье на летней кухне. Тут пришел кто-то еще и сказал, мол, к нам на вечеринку пожаловали мистер и миссис Городишенины и ждут нас на месте проведения банкета. Помнится, желание пойти на кухню у нас отпало, но любопытство-таки взяло свое, и мы стали поодиночке ходить на кухню, а потом под глупыми предлогами смываться обратно. первым пошел кто-то из мужчин, не помню точно, кто, но он пришел обратно очень быстро и выразился очень крепко. Потом побежал мелкий Леха, сын Любы, было ему тогда лет десять, и он не мог позволить себе нецензурных высказываний при родителях, поэтому ограничился фразой: «Она такая страшная…».
Мы больше не говорили друг другу ничего, но все как-то особенно ясно поняли в тот вечер, что Вова пропал. А дальше уже пошли истории из серий: радостный Вова едет на велике, а Галя бежит за ним с криками: «Вова, Вова, аккуратнее!», Галя говорит Вове, что ей кроме квартиры от него ничего не нужно, Вова посылает Галю, а потом выслушивает Наташкины рассуждения о том, как вести себя с девушками. И, наконец, пьяный Вова на станции выпускает кота, тот сбегает в чей-то огород, Вова ползет за ним, поезд дает гулок, Галя с подножки кричит: «Вова!», тот орет ей ответное: «Галя!», поезд трогается, Галя прыгает в последний момент с криками: «Я тебя не брошу!». Мы с животом и с братом машем своим отъезжающим, и брат говорит мне: «Слушай, пойдем отсюда скорее», и мы уходим. Больше я Вовочку, кажется, не видела.
А то, что с ним случилось, вы уже знаете.
По одной версии, мама выгнала Галю, забрала безногого сына домой, и теперь он заново обрел родителей. По второй, более достоверной, он живет с Галей и тремя ее взрослыми дочерьми в хрущевке несколько лет назад умершей бабушки, и Галиной ему объявлено, что стирать и готовить ему будут лишь в случае написания соответствующего содержания завещания.
Марина звонила ему как-то, слушала излияния на теперь уже окончательно законную тему «Я – инвалид» и историю о том, как мама давеча высказала нашему бедному другу, дескать, Юра-то в Москве, хоть бы ты приехал крышу на даче покрыть…
Эта история, как и предупреждалось заранее, имеет очень плохой конец. Не надо пить, ребятки.

Винтаж (тема задана  Melory, категор., личн.) – это, конечно, в последнее время очень модное слово, а модных слов я немного побаиваюсь, потому что теряюсь в попытках определить их значение. Так в свое время модными стали слова, например, креативный или стильный. Мода на слова, на мой взгляд, страшнее моды на одежду, потому что проходит не бесследно, а оставляет особый липкий след в памяти.
Но если говорить о моем личном понимании термина винтаж, то стоит признаться, что это один из важных принципов моей жизни: приоритет вещей, бывших в употреблении.
(+ + +)Я не умею рыться в секондах, я практически никогда не нахожу в них ничего интересного, но вижу, как находят другие люди, и очень люблю перебирать по-особенному пахнущие горы свитеров, всяких старых-престарых веро мода или бинетонов, около станции «Удельная». Там просто невероятный для нашего города блошиный рынок с инкрустированными перламутром шкатулками позапрошлого века, с непонятными мне, девушке, железками, с куклами, у которых пересажены головы от одной к другой, с прочими сокровищами разной стоимости и ненужности.
Но если говорить о куклах, то нужно сразу рассказать, что рядом с моей работой открылся секонд, и в нем продают старых кукол с керамическими головами и ладонями по 300 рублей. Мне все хочется купить одну и сшить ей какой-нибудь смешной костюм. Сделать из нее хиппи или царевну. Но я знаю, что при моей-то лени этот проект никак не тянет на осуществимый. И я просто прохожу мимо.
Особенная же страсть – это книжные комиссионки, разнообразные «Старые книги», в которых я нахожу десятками отличные книжки. Мне кажется, что вещь, которую уже кто-то держал в руках, кто-то любил или ненавидел – это вещь по-своему живая, обладающая собственной историей, и это невероятная ценность. Чужие фотографии – не журнальные, а настоящие, чужая одежда, чужие книги – это просто собрание тайн и неизвестных, проскользнувших мимо осколков настоящих жизней.
Однажды в книге Дж.Родари, такой, какая была у меня самой в детстве, я нашла фантик от советской жвачки. Помните, были такие забавные пластинки, были клубничные, были мятные, а мне попалась апельсиновая. Тогда в детстве они были дефицитом и радовали просто невероятно.
А еще как-то, на книжной ярмарке, где я покупала книжку про Янку, продавец предложил мне новый экземпляр. Но я сказала, что мне не принципиально, с витрины или из-под прилавка. А он рассказал, что как-то был у него покупатель на эту самую книгу. Этот товарищ сказал, что ему нужна непременно выставленная на прилавке книга, грязная и залистанная, ведь к ней, должно быть, прикасалось полгорода… И я вполне понимаю этого человека. Мы с ним одной крови.
Она чуть-чуть пахнет нафталином.