Ей так пьяно и смело, что даже мороз не жалит,
но патроны холосты.
Ее комната больше походит на нежилую.
Ей сейчас нужен кто-то, кто будет готов держать
ее мягкие волосы,
пока ее рвет от любви на голодный желудок.
Осень нагло выходит за рамки и за буйки.
Ей становится страшно. У страха глаза велики,
разноцветны зрачки, неприятно мутны белки.
Страх глядит на нее, слепо щурясь и не моргая.
Не река, но сам дух ее вышел из берегов.
Кто бы там от нее не ушел он не стал врагом,
кто бы там от нее не ушел, он ушел к другой,
потому что она другая.
Дух сырого немого безумия серых волн
и пустых бутылок
тащит осень под локоть по Выборгскому шоссе.
Выгоняет из города вон.
Снег заходит с тыла,
по взлетно-посадочной пулковской полосе.
Точек отсчета больше чем точек опоры.
Рой машин, заводясь на зеленый, вступает хором.
Кто бы там от нее не ушел, он ушел в город,
растворился в спальных районах, залег на дно.
Утро, площадь Восстания, Вий опускает веки.
Кто бы там от нее не ушел, заменить его некем.
Она уезжает на север по красной ветке.
На Гражданке сквозняк, мелкий дождь и еще темно.
И дворник Джамшуд уже ищет зиму глазами,
чует близость.
Он грузит в телегу, заспанный и усталый,
медь ее рыжих волос, прохладных осенних зарев,
опавших листьев
и тащит, кряхтя, в пункт приема цветного металла.
(с) rudine